Продолжаем публикацию архивных материалов журналиста Ивана Алексеевича Перекрёстова, который долгое время работал собкорром «Липецкой газеты». Эта статья посвящена удивительному человеку, который служил на благо Родины не только в годы войны, но и после.
Впервые, как сердце в пятки уходит, и как оно, бедолажное, ёкает, Митя Жестик почувствовал в 1939-м, когда его в Красную Армию призывали. Впрочем, о своей сердечной «недостаточности» он узнал ещё в малолетстве, когда отец его, Андрей Яковлевич, тогда уже ветврач, а в прошлом командир красноармейской роты, видимо, посчитав, что сын созрел для серьёзного мужского разговора, однажды поведал ему анатомическую тайну его организма: «Теперь, Митюшка, тебе пора знать, что таких, как ты, может быть, во всём государстве не более тысячи наберётся. Ты у нас с «правым» сердечком родился. Но не пугайся, говорят, такие люди для добрых дел на свет появляются».
Но даже высокообразованный батя Митьки, знавший четыре языка и до переезда на мамкину родину, в Каменку, преподававший ветеринарию в Воронежском сельхозинституте, не предполагал, что у сына не только сердце «не на месте», но и все его внутренние органы находятся в зеркальном положении. Эту его анатомическую аномалию уже много позже рентгены высветили.
Но до той поры, когда по окончании Братовщинской десятилетки его в числе годных к «боевой и политической подготовке» направили на медкомиссию при лётномучилище в тогда ещё советский город Одессу, его сердце трепетало только при виде одной девчонки — Татьяны, которая спустя годы и стала его спутницей в жизни. Но то было иное сердцебиение.
По-настоящему же сердечко «ёкнуло» от страха, когда докторша из медкомиссии, тщательно обшарив холодным пятачком фонендоскопа левую Митькину грудину, ухватилась тоненькими пальчиками за его мосластое запястье и растерянно пролепетала: «Гляньте-ка, коллеги, или я оглохла, или этот парубок не от мира сего. Пульс, как у слона, а сердце не прослушивается». Когда же спешно обследовавшие Митьку под гомерический хохот «коллеги» тоже пришли к заключению, что он бессердечный, не на шутку перетрусивший парень уже был готов выдать секреты своей анатомии, в медкабинете появился похожий на Чехова старичок, которого все уважительно называли профессором. Выслушав растерявшихся коллег, дедок безошибочно приложился ухом как раз к тому месту, где, как пойманный воробей, трепыхало встревоженное Митькино сердце, и, удовлетворённо хмыкнув, пожурил Митьку:
— Нуте-ка, признавайтесь, сударь, почему вы будущих медицинских светил в заблуждение ввели? Поди боялись, что негодным признают и отправят домой невесте на посмешище? Зря, батенька, волновались. Судя по вашей конституции и заключениям наших эскулапов, здоровьем вас Бог не обидел, да и фамилия впечатляющая. Стало быть, служить вам, как медному котелку. Правда, у нашего молодого пиита про таких, как вы, писано: «...С вашим ростом в самолёте неудобно быть в полёте», но это уже не в медицинской компетенции. А вы, коллеги, — обратился он к присмиревшим членам медкомиссии, — не очень-то переживайте сей конфуз. Ставлю вас в известность, что за всё своё многолетие служения медицине подобный «хомо сапиенс» мне до этого встречался лишь однажды. Будь моя воля, я бы посоветовал вам взять этого отрока под постоянное наблюдение. Но, видимо, армии он ныне нужнее, чем науке. Одно запомните, молодой человек: сердца, подобные вашему, причиняют их владельцам немало беспокойства. Они толкают на правые дела, а это далеко не всем по нраву…
***
Во многом оказался прав тот профессор «Нуте-ка», как «окрестил» его тогда Жестик. Одного он только не учёл, что и медные котелки выходят из строя, когда их осколками дырявят. Так случилось и с Дмитрием Андреевичем. Но это произошло позже, когда мирную жизнь нарушила война. А после той запомнившейся на всю жизнь медкомиссии его с сотнями других кандидатов в лётчики долго перебрасывали из одного причерноморского города в другой, где отбирали с бору по сосенке, пока не осталось их 72 человека, а после фильтрации на мандатной комиссии их и вовсе оказалось 49. Но Дмитрий через это сито прошёл без сучка и задоринки. Видимо, сыграла роль отцовская красноармейская биография. А чем объяснялись такие строгости при отборе, Жестик понял, когда их привезли в город Первомайск Николаевской области, где комплектовалась первая в СССР диверсионная школа, выпускники которой стали костяком ставшей легендарной 6-й военно-воздушной диверсионной бригады.
Чему готовят в подобных учебных заведениях, наверно, объяснять не надо. Туг суворовское наставление — «тяжело в ученье, легко в бою» — использовали по полной программе. К концу этих подготовительных курсов Дмитрий совершил около трёхсот прыжков с парашютом, причём больше половины из них затяжных. Истоптал в марш-бросках не одну пару сапог и прополз по-пластунски добрый десяток километров. Научился и стрелять без промаха, и колоть финкой, и закладывать взрывчатку. Овладел приёмами рукопашного боя и освоил «морзянку». Постиг множество других премудростей диверсионной науки. В одно только, как и его соратники-курсанты, не хотел верить: что все эти знания и навыки когда-либо придётся применять на практике, потому что был убеждён, что «...от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».
А война нагрянула подло, в мирный выходной день, как раз накануне торжества по случаю первого выпуска, на котором Жестику должны были объявить о присвоении офицерского звания. Но об этом Дмитрию сообщили уже в фронтовой обстановке передвылетом на первую боевую операцию.
Ночью 23 июня 1941 г. группу парашютистов во главе с ним выбросили близ местечка Каушаны в Бессарабии. Годом раньше Жестику уже приходилось бывать в этих местах. Но теперь здесь хозяйничали немцы. Рядом с посёлком разместилась фашистская лётная часть, которую предстояло уничтожить.
Боевое крещение прошло успешно. На следующий день с немецкого аэродрома некому было взлетать. Догорали самолёты. Вечным сном почили упокоенные в общежитии десантниками пилоты. При отходе группа взорвала мост через Днестр. А Дмитрию Андреевичу эта вылазка запомнилась особо, потому что ему впервые пришлось убивать людей.
— Понимаешь, — вспоминает он сегодня, — дома в юности я даже курице голову отрубить боялся. А тут, когда поглядел на мирным сном убаюканных фрицев, которые ещё вчера бомбили наши города и детишек на бреющем косили, на меня будто помутнение нашло. Семнадцать фашистов в загробный мир собственной рукой отправил. Представляешь, колю финкой тёпленьких, как поросят, и никакой жалости, только омерзение, будто к какой-то твари прикоснулся. А вот по нашим ребятам, которых в этой переделке потеряли, плакал, как мальчишка.
Потом было ещё много десантных вылазок в тыл противника. За успешную операцию под Белой Церковью Жестика наградили орденом Красной Звезды. Но 150-е боевое десантирование в тыл врага под Киевом в августе 42-го оказалось для него последним. Диверсионную группу накрыли миномётным огнём. Четырёх бойцов сразило насмерть, а начинённого осколками Дмитрия десантники сумели вынести с оккупированой Гитлеровцами территории.
Так для двадцатидвухлетнего Дмитрия Жестика начались девятимесячные скитания по госпиталям. Двадцать три осколка из коленного сустава и пальца правой ноги извлекли оперировавшие его хирурги. Однажды, когда его жизнь, казалось, висела на волоске, врачи стали настаивать на ампутации. Жестик наотрез отказался. И они отступили, предупредив «Гляди, вояка, случится гангрена — пеняй на себя». Но пронесло. Правда, в родные места он вернулся на костылях. А здесь узнал, что четыре месяца назад на него уже пришла похоронка.
***
Долечивать раны не пришлось. Его пригласили на работу в Тербунский райком комсомола. Спустя несколько месяцев направили сначала в райфо, а после успешного прохождения «испытательного срока» - заведующим районной сберкассой. На удивление многим, бывший десантник проявил незаурядные способности финансиста. Уже решался вопрос о его продвижении по служебной лестнице в Курск, но планида уготовила ему другой путь. В районе опростоволосился народный судья, и Дмитрию Андреевичу предложили занять его место.
— Но я не юрист, — отказывался Жестик.
— Однако вы коммунист, - возразили ему в райкоме - к тому же, как утверждают, знающий законы и справедливый народный заседатель с большим стажем. Будьте же и сами законопослушны.
С таким железным аргументом спорить было бесполезно. И Жестик стал народным судьёй. Но, видимо, его протеже не знали о «правом» сердце и о диагнозе профессора «Нуте-ка», что оно может причинить немало беспокойства не только его владельцу, но и окружающим, иначе бы подыскали более «податливую» кандидатуру.
И Жестик, поступив в распоряжение Фемиды, повёл себя нестандартно. Вынося приговоры, советовался с законом, совестью и присяжными. На настоятельные просьбы районного руководства ставить запятую в крылатой фразе «казнить нельзя помиловать» только под его диктовку не реагировал. А однажды наделал шума на всю Россию.
Это «громкое дело» началось с того, что перед судом предстала вдова погибшего фронтовика Ирина Мордвина. Обвинение было по тем временамсверхсерьёзным: спекуляция, за что по закону причиталось десять лет пребывания в местах отдалённых да плюс к этому — конфискация имущества. А всё имущество бедной женщины — трое полуголодных детишек, полуразвалившийся домишко да пара десятков «улик» — ширпотребовских побрякушек для продажи, которые она, нарушая закон, привезла из Старого Оскола. Об этом знали и обвинители, и слуги Фемиды. Но закон есть закон. К тому же в ходе трёхдневного судебного заседания против Мордвиной выступили 36 позавидовавших её «благополучию» свидетелей. На суровой каре настаивал прокурор. Но, хорошо знавшие ради чего пошла на это подсудимая, судья и народные заседатели вынесли «незаконное» по тем временам решение: освободить Мордвину из-под стражи.
Вот тут-то и разразился тарарам. Едва «освобождённая» Ирина вышла из зала суда, как засомневавшийся в справедливости решения местной Фемиды начальник милиции снова отправил её в каталажку. Узнав об этом, Жестик по «боевой тревоге» собрал судебную коллегию из народных заседателей, которая после многочасового обсуждения приняла беспрецедентное решение: Мордвину из-под стражи освободить, а за неподчинение решению суда, согласно 182-й статье УПК подвергнуть аресту начальника райотдела милиции Шевцова. Исполнение этого «приговора», в ту же ночь послав копию судьбоносного решения в Курск, взял на себя сам Жестик. Причём сделал это «по-диверсантски» (как учили): в полночь обезоружив решением суда уже задремавшего было дежурного милиционера, приказал ему освободить из камеры № 5 Мордвину. А убедившись, что Шевцов ещё бодрствует в кабинете, не дав тому опомниться, отнял у него пистолет и под личной стражей препроводил, в только что освободившуюся камеру № 5.
— Это сейчас легко рассказывать, а тогда в ожидании приезда особистов много дум пришлось передумать, — вспоминает Дмитрий Андреевич. — Вроде бы и по Конституции, и по-человечески — прав. Но арест начальника милиции без предварительного согласования по инстанции могли истолковать как превышение полномочий. К тому же было это в начале пятидесятых, ещё при Сталине. Могли бы и «упечь» туда, куда Макар телят не гонял. Но, к счастью, пронесло. Вникнув в суть дела, приехавшие на следующий день «особняки» признали, что я поступил как и положено — по Конституции. Шевцова тут же в моём кабинете взяли под арест.
***
К удивлению многих, на служебной карьере строптивого судьи этот инцидент отразился положительно. Его стали привлекать для рассмотрения спорных дел в соседние районы. Но планида готовила ему новое место. Спустя два года после «шумного дела» в район прислали судью с образованием, а оказавшемуся не у дел Жестику предложили возглавить райпотребсоюз. Эх, знали бы районные власти, на какие хлопоты они себя снова обрекают, связавшись с нестандартным десантником!
Свой «сердечный порок» он и здесь обнаруживал не раз. В конце пятидесятых случилось событие, переполнившее «чашу терпения» начальства. Произошло это так. В период заготовок картошки Дмитрий Андреевич слёг в больницу (дали о себе знать старые раны). А в эту же пору подчинённой ему заготконторе надлежало отправить в адрес Забайкальского военного округа 4 000 тонн картофеля. И вот однажды, когда груз должен был отправиться к месту назначения, председателя райпо известили, что по чьему-то распоряжению картошка покатила по другому маршруту. Оказалось, что районные власти распорядились переадресовать «второй хлеб» за наличные в сторону южную. Узнавший об этом Жестик тут же отбил телеграмму в Касторное с требованием вернуть «ошибочно» направленный по ЮВЖД состав. Эшелон вернули. А Жестик, когда чуть приутихла эта история, за непочтение к начальству получил «строгача» по партийной линии и был переброшен на новое место — директором нефтебазы.
— Вот удивляюсь, может, и прав был тот профессор, говоривший, что со своим сердечным пороком я причиню много хлопот не только себе, но и людям, — говорит Дмитрий Андреевич. - Ведь и сам частенько чувствовал, что «правое» сердце — не спутник благополучия. Но о беспокойно прожитом времени нисколько не жалею, Даже детям своим и внукам (а они у меня с левосторонними сердцами) внушаю, чтобы у них было побольше «правой сердечности».
На снимке: Д. Жестик (справа) с земляком-ветераном П. Пахаревым во время отдыха в санатории.
Фото из семейного архива.
